Василий Головачев - Человек боя [И возмездие со мною]

Ивану Поликарповичу Саковцу пошел семьдесят четвертый год, но был он стариком крепким и все еще продолжал столярничать в своей мастерской, пристроенной к собственному дому, зарабатывая на кусок хлеба починкой мебели, дверей, оконных рам и хозяйственной утвари. Но славился он не столько мастерством, сколько добротой и широтой души, в жизни не обидев ни одного человека. Ему всегда хотелось, чтобы никто ни на кого не обижался и всем было хорошо. Егора он встретил не хуже, чем если бы встречал любимого сына.

– Господи, Егорша приехал! – Ходил Иван Поликарпович плохо, хромал, кости левой ноги у него начали размягчаться, – болезнь по-ученому называлась: облитерирующий эндетерит, – но он скрывал свои боли от всех и даже пытался работать на огороде.

– Сколько лет, сколько зим! А мы уж думали, забыл нас совсем. Проходи, родной, проходи. Фруз, накрывай на стол.

Жену Ефросинью Павловну, тихую и незаметную, но неизменно приветливую, он звал Фрузой.

Вскоре на столе в маленькой веранде, напомнившей Егору отцовскую веранду в Ковалях, стояла початая бутылка водки, соленые грибы, салат из овощей, свекольник, телячий язык под соусом. Пока баба Фруза пекла блины, Иван Поликарпович пропустил стаканчик, благо был повод, и разговорился, давно не имея благодарной аудитории. Старик он был занятный, знал многое, интересовался и политикой, и экономикой, и новостями культурной жизни страны, и мировыми событиями. Конечно, источником его знаний был в основном телевизор да газеты, однако Иван Поликарпович умел делать выводы, зачастую парадоксальные, и слушать его было любопытно. Крутов только кивал и поддакивал, налегая на грибы, а потом на блины со сметаной, продолжая размышлять над тайной своего освобождения. Не приходилось сомневаться, что ему помогла какая-то сильная рука, буквально заставив местную власть выпустить полковника «на поруки», но что это была за рука, кто заинтересовался судьбой бывшего командира спецподразделения антитеррора, приходилось только гадать. Предположение о том, что Крутову помог кто-то из бывшего начальства, узнав о его приключениях, не выдерживало критики. Бывшими сотрудниками спецслужб по обыкновению интересовались мало, а точнее, не интересовались совсем. Этим занимались только разного рода союзы ветеранов спецслужб да коммерческие и криминальные структуры.

– Или вот недавно я смотрел передачу по телевизору, – продолжал разглагольствовать довольный вниманием Иван Поликарпович. – В Швеции новую премию изобрели, Игнобелевскую.

– Может быть, Нобелевскую? – рассеянно уточнил Крутов.

– В том вся и закавыка, что эту премию назвали по имени какого-то Игнациуса або Игнатия Нобеля, вот и получилась Игнобелевская. А вручают ее ученые из Гавра… Гарвар… ского университета за наиболее бесполезные и никчёмные изобретения. Ну, там еще открытия и книги. Ты книги-то читаешь?

– Редко, – признался со вздохом Крутов, – в последнее время недосуг было. Но вот отдохну в деревне и начну читать. И что же с премией?

– За книгу одному писателю «игнобелевку», значит, дали, как же его звали, дай бог памяти… Майк… Майкл Дросман… или Дроснин… да шут с ним! В общем, он Библию перелопатил, нашел в ней кучу предсказаний и написал роман. По медицине премию разделили два пролаза-медика, и знаешь, за что им ее дали? За то, что они сделали «открытие», будто тихая музыка в лифте способствует, значит, выработке в организме муноглобина.

– Иммуноглобулина?

– Во-во, точно, глобина, значит, который препятствует простуде. – Иван Поликарпович зашелся мелким смехом. – Представляешь, прокатился в лифте и выздоровел! Вот чем люди занимаются у вас в городах-то. Ну, совсем крыша поехала!

Крутов меланхолично кивнул, соглашаясь. Дядя одним глазом, хитренько, посмотрел на него и вдруг забеспокоился.

– Что-то выглядишь ты хреново, племяш. Аль случилось что? Не заболел ли? Бледный ты какой-то, руки в синяках, на скуле царапина… аль подрался с кем?

– Подрался, – наметил улыбку Крутов, раздумывая, сообщать ли дяде о ранении Осипа, потом все же решил рассказать, слегка приуменьшив размеры драмы.

Иван Поликарпович выслушал весть с изумлением и недоверием, хмель его как рукой сняло. Он даже переспросил, правда ли это, так был поражен новостью, а затем только хлопал руками себя по коленям, приговаривая: ах, варнаки, ах, поганцы! – и взгляд его, взгляд человека, всю жизнь дарившего людям добро, говорил о том, как глубоко он подавлен и растерян.

Ефросинья Павловна была потрясена не меньше мужа, однако по натуре умела сдерживаться и лишь вздыхала, промокая слезящиеся глаза. Она было тут же засобиралась в Фошню, чтобы навестить родственников, и Егор с трудом уговорил стариков не спешить.

– Я достану транспорт, – обнял он обоих, – и отвезу вас в больницу. Не переживайте. Осип уже вовсю травит анекдоты, да и баба Аксинья поправляется, так что скоро выйдут. А бандюг тех уже нашли добрые люди и воздали им по заслугам. Дядь Вань, у меня к тебе просьбочка небольшая имеется. Вишь, в каком обмундировании приходится щеголять? Стыдно на глаза людям показываться.

– Да и я тоже обратил внимание, – слегка ожил Иван Поликарпович, – неужто, думаю, ограбил кто? С тобой-то все в порядке? Надолго приехал?

– Скорее всего надолго. Отпуск взял. – Крутов не стал разочаровывать старика рассказом о своем содержании под стражей. – Дядь Вань, мой кэш временно отощал, одолжи деньжат. Пойду куплю что-нибудь поприличней.

– Фруз, неси шушпан.

Ефросинья Павловна принесла старинный кафтан с длинными карманами, в которых Иван Поликарпович хранил наличность.

– Сколько тебе надо?

– Рублей пятьсот, думаю, хватит. Я отдам через пару дней.

– Не требеси, бери и не думай о долгах. На жизнь нам со старухой хватает – и ладно. Подожди-ка, я тебя сейчас ерофеичем напою.

Старик, припадая на больную ногу, скрылся в сенях, загремел дверцей погреба и вскоре вернулся с трехлитровой бутылью темно-зеленого стекла, вытащил пробку, понюхал, зажмурился.

– Эх, хороша, ядрена корень! Всю хворь вытянет.

– Что это? – с настороженностью спросил Крутов, зная пристрастие дяди ко всякого рода наливкам и настойкам.

– Это – ерофеич, – веско поднял палец Иван Поликарпович, – настой на травах. Он тебя прогреет и силу даст.

– Может, не надо?

– Не боись, племяш, я плохого не посоветую, а этот настой еще моя бабка Маша делала, траву тирлич собирала. – Иван Поликарпович на треть наполнил рюмку густой зеленой жидкостью, пахнущей камфарой, смолой и травой, протянул Егору.

– Пей.

Крутов покорно взял рюмку и сделал глоток, смакуя жидкость на языке, прислушиваясь к своим ощущениям. Вкус у настоя был специфический – перец пополам с орехом и медом, и глотать его было не очень приятно. Но потом вдруг началась череда странных движений языка, гортани и стенок кишечника: будто там стали появляться и лопаться пузырьки газа, – у Егора закружилась голова, и он вынужден был присесть.